Не знаю, кто как, а я иногда вдруг открою какой-нибудь томик стихов и перечитываю. И вот бывает иногда, прочтешь что-то и так торкнет, что хочется с кем-то поделиться. Предлагаю здесь выкладывать такие стихотворения. Если хочется, с комментариями, хотя, вот у меня чаще бывает, что ни слова не добавить.
скрытый текст
Бывает и хуже, такие случаи попадают в "соавтор" :)
Как белый камень в глубине колодца, Лежит во мне одно воспоминанье. Я не могу и не хочу бороться: Оно — веселье и оно — страданье.
Мне кажется, что тот, кто близко взглянет В мои глаза, его увидит сразу. Печальней и задумчивее станет Внимающего скорбному рассказу.
Это сообщение отредактировал ДевЧёНкА нА ВыСоКиХ КаБлУкАх ツ. - 31-05-2013 - 15:01
papik64
дата:
Это хокку просто меня поразило. Раз и навсегда. Вся сущность между строк. Такие строчки написать и можно считать, что прожил незря.
Мать похоронив, Друг все стоит у дома, Смотрит на цветы.
(Мацуо Басё)
Tchuba
дата:
У меня предложение, точнее даже наверное условие: Чтоб тема не превратилась в тупое перетаскивание стихов с одного места на другое, давайте давать либо оценку произведению, либо свое отношение к нему, как это сделали ТС и papik64. А вообще интересно конечно читать, кого что цепляет. Довольно часто,когда узнаешь о человеке подобное, мнения меняются, и иногда даже на противоположные...
Это сообщение отредактировал Tchuba - 31-05-2013 - 15:43
papik64
дата:
Сердце
Бродячий сюжет
Девчину пытает казак у плетня: "Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня? Я саблей добуду для крали своей И светлых цехинов, и звонких рублей!" Девчина в ответ, заплетая косу: "Про то мне ворожка гадала в лесу. Пророчит она: мне полюбится тот, Кто матери сердце мне в дар принесет. Не надо цехинов, не надо рублей, Дай сердце мне матери старой твоей. Я пепел его настою на хмелю, Настоя напьюсь - и тебя полюблю!" Казак с того дня замолчал, захмурел, Борща не хлебал, саламаты не ел. Клинком разрубил он у матери грудь И с ношей заветной отправился в путь: Он сердце ее на цветном рушнике Коханой приносит в косматой руке. В пути у него помутилось в глазах, Всходя на крылечко, споткнулся казак. И матери сердце, упав на порог, Спросило его: "Не ушибся, сынок?"
Дмитрий Кедрин 1935
Смыслы стихотворения стал понимать только став отцом. Такой степени самопожертвования не достиг. Но и максимум того, что терплю - сердце почти на земле бывает. Только мгновенно приходит возмущение и обида + желание дать ассиметричный ответ. Лишь только через несколько дней любовь побеждает.
Ещё есть стих, как русская старушка подарила носки немецкому солдату. Никак не могу снова найти...
Это сообщение отредактировал papik64 - 31-05-2013 - 16:11
Vital Vitamins
дата:
К Высоцкому я раньше абсолютно ровно относился. По случаю был на таганке в музее Высоцкого - не впечатлило. Ну, актеришка и все. Потом видимо когда начал менять шкуры сам - понял, что несколько жизней для одного человека это нормально. Вот Высоцкий, кажется, во многих шкурах побывал, иначе такие стихи не напишешь...
Прощание
Корабли постоят - и ложатся на курс, - Но они возвращаются сквозь непогоды... Не пройдет и полгода - и я появлюсь, - Чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все - кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин. Возвращаются все - кроме тех, кто нужней, - Я не верю судьбе, а себе - еще меньше.
Но мне хочется верить, что это не так, Что сжигать корабли скоро выйдет из моды. Я, конечно, вернусь - весь в друзьях и в делах - Я, конечно, спою - не пройдет и полгода.
Я, конечно, вернусь - весь в друзьях и в мечтах, - Я, конечно, спою - не пройдет и полгода.
1966
papik64
дата:
Для меня лучшее стихотворение о памяти к тем, кто воевал за нашу Родину. Лучшее для того, чтобы прочитать в день победы. Лучшее - просто, чтобы вспомнить своих усопших предков.
Николай Дмитриев (открыл для себя его в Литературной газете) Потом несколько лет просто дышал его стихами по любому поводу.
Умер дед, без болезней и муки, Помню, теплые лили дожди. В первый раз успокоились руки И уютно легли на груди.
Умер так незаметно и просто, Что, бывало, порой невдомек: Словно выправил новую косу, Или поле вспахал и прилег.
Постояв на кладбищенской сыри, Вытер слезы, опомнился дом. Ничего не нарушилось в мире, Все проходит своим чередом.
В окна смотрит такое же лето, Так же весел ромашек разбег: Незаметно прошел для планеты Небольшой человеческий век.
Просто липа в саду б не шумела, В ней не слышались птиц голоса, Да без деда война бы гремела, Может, лишних каких полчаса.
Не стояли б хорошие внуки На пороге большого пути... Умер дед без болезней и муки, Помню, теплые лили дожди.
У меня бабушка-вдова солдата почти также тихо, незаметно под утро умерла. Давно уж. Прочитал. И опять слеза потекла...
Это сообщение отредактировал papik64 - 31-05-2013 - 18:50
Vital Vitamins
дата:
Papik, репутация твоя уже не репутатица, но просто говорю спасибо. И мой дед говорят до Берлина пехотой добрался. И про чувства родительские понимаю.
stervozinka
дата:
Рискну и я поделиться ...
Эдуард Асадов
Задумчиво она идёт по улице, Стройна, как синеглазый василёк. Но всё сейчас в ней словно бы сутулится, Сутулится душа, и взгляд сутулится, И даже чувства съёжились в комок.
Идёт она, как в проклятое царство. Где нет ни звёзд, ни пищи, ни воды. И нет на свете, кажется, лекарства, Чтоб вдруг её избавить от беды.
Но есть лекарство прочих посильней, Которое помочь всегда готово, Чтоб человек, известный только ей, Который всех важнее и нужней, Сказал одно-единственное слово...
С этих 12 строчек началось мое возрождение. А до них были ночные походы по улицам в поиске "а может косатая сама меня найдет". И возродилось многое благодаря поэзии и особенно стихам Асадова. До того момента я никогда не увлекалась стихами. Благодаря поэзии одиночество стало не обузой, а радостью.
Ныне мне его очень не хватает, порой даже ворчу и кричу чтоб оставили меня в покое и дали побыть одной)) но увы - все наладилось и так нужное порой любимое одиночество не доступно.
Тоже позволю себе поделиться уже раньше публиковала у себя в блоге.
Когда я сидела в дурном настроении, впадая в меланхолию и депрессию, пришла одна знакомая и увидев моё состояние подарила мне маленькую распечаточку со стихами просто замечательные строчки)
Иногда другие люди так точно и чётко умеют выражать, то о чём думаешь но не знаешь как сказать. Или описывают какие-то ситуации, а ты читаешь и думаешь но это же слово в слово про меня)))
Вот и вчера такая ситуация, а утром открываю ф-ленту и вижу это стихотворение))) В этом есть, что-то такое не знаю, когда я в 3 часа ночи прошу чай или бутерброд, а пока он мне его готовит засыпаю)
Пишет Julber
Кофейная колыбельная Кот уминает остатки холодной пиццы. В маленькой клетке тихо скребется мышь. Взгляд от экрана: - Ну, вот… и тебе не спится? - Как я могу уснуть, если ты не спишь?
Солнцем искусственным тускло чарует лампа. - Сколько там на часах? – Без чего-то три. Сладко зевая, сползаешь с дивана на пол: - Кофе давно хочу, только лень варить.
Месяц глазеет на сонные наши лица. Я выхожу, ногой прикрывая дверь. «…ложечку сахара, чуда, чуть-чуть корицы» Слышу вдогонку: - Сахара можно две.
Кофе готов. Босиком возвращаюсь в спальню. В спальне тепло, открыто одно окно. На подоконнике стройная в платье бальном С книгой в руках сидит забияка-ночь.
В комнате пахнет осколками звезд и маем. Ночь замирает и говорит мне: «Тщщщ» Ставлю на тумбочку кофе и понимаю: Кофе готов, а ты уже сладко спишь.(с)
papik64
дата:
(Vital Vitamins @ 31.05.2013 - время: 19:02) Papik, репутация твоя уже не репутатица, но просто говорю спасибо. И мой дед говорят до Берлина пехотой добрался. И про чувства родительские понимаю. Спасибо! Сам с радостью открываю для себя "настоящие" вещи. К сожалению, с годами, всё реже. А мои деды в 41-м 42-м годах полегли.
papik64
дата:
Всё никак не угомонюсь. Вот что ещё меня торкнуло. Из рассказа Бориса Викторовича Шергина "Веселье сердечное". Нашли на острове тела погибших поморов. А на крышке деревянного стола были стихи:
Корабельные плотники Иван с Ондреяном Здесь скончали земные труды, И на долгий отдых повалились, И ждут архангеловой трубы.
Осенью 1857-го года Окинула море грозна непогода. Божьим судом или своею оплошкой Карбас утерялся со снастьми и припасом, И нам, братьям, досталось на здешней корге Ждать смертного часу.
Чтобы ум отманить от безвременной скуки, К сей доске приложили мы старательные руки… Ондреян ухитрил раму резьбой для увеселенья; Иван летопись писал для уведомленья, Что родом мы Личутины, Григорьевы дети, Мезенски мещана. И помяните нас, все плывущие В сих концах моря-океана.
Вот я не на острове в Белом море, да и то в трудную пору больше очкую, чем эти мужи. Собираюсь парковать свой винчестер на несколько дней, чтобы не забивать тему, а то сейчас начнёт вспоминаться одно за другим...
Nylonfeetsniffer
дата:
Булат Окуджава
Тот самый двор, где я сажал берёзы, был создан по законам вечной прозы и образцом дворов арбатских слыл; там, правда, не выращивались розы, да и Гомер туда не заходил... Зато поэт Глазков напротив жил.
Друг друга мы не знали совершенно, но, познавая белый свет блаженно, попеременно — снег, дожди и сушь, разгулы будней, и подъездов глушь, и мостовых дыханье, неизменно мы ощущали близость наших душ.
Ильинку с Божедомкою, конечно, не в наших нравах предавать поспешно, в Усачёвку, и Охотный ряд... Мы с ними слиты чисто и безгрешно, как с нашим детством — сорок лет подряд; мы с детства их пророки... Но Арбат!..
Минувшее тревожно забывая, на долголетье втайне уповая, всё медленней живём, всё тяжелей... Но песня тридцать первого трамвая с последней остановкой у Филей звучит в ушах, от нас не отставая.
И если вам, читатель торопливый, он не знаком, тот гордый, сиротливый, извилистый, короткий коридор от ресторана "Прага" до Смоляги и рай, замаскированный под двор, где все равны: и дети и бродяги, спешите же... Всё остальное — вздор.
Когда-то я побывал на его концерте. Он это только как стихотворение читал. Я послушал - торкнуло. Чем старше становлюсь, тем больше:"Минувшее тревожно забывая..."
papik64
дата:
Если думаю, что мне плохо, читаю Арсения Тарковского. Что-то начинаю понимать из того, что знал, понимал, но забыл.
Четвертая палата
Девочке в сером халате, Аньке из детского дома, В женской четвертой палате Каждая малость знакома -
Кружка и запах лекарства, Няньки дежурной указки И тридевятое царство - Пятна и трещины в краске.
Будто синица из клетки, Глянет из-под одеяла: Не просыпались соседки, Утро еще не настало?
Востренький нос, восковые Пальца, льняная косица. Мимо проходят живые. - Что тебе, Анька? - Не спится.
Ангел больничный за шторой Светит одеждой туманной. - Я за больной. - За которой? - Я за детдомовской Анной.
1958
Только хочется, чтобы Ангел приходил не только перед смертью, но и во время жизни здесь - в этом мире. Хотя ангелов я часто вижу в людях. Как им это удаётся, для меня секрет. А они почему-то не говорят, хотя в лоб я их не спрашивал ). Ну так, намекаю только .
Toria
дата:
Иногда чем то так увлекаешься, что реальность сплетается с фантазией) И в снах проживаешь какую то другую жизнь. Вот понравилось стихо, как раз на эту тему.
надрываются хором будильник и телефон, и она раскрывает глаза – как рывком со дна. просто каждую ночь она видит все тот же сон - как вокруг нее догорает ее страна,
на полях в полный рост поднимается белена, из проломов в стене выглядывает зверье… она думает – надо к доктору, я больна. она курит под вечер и на ночь таблетки пьет.
она рано встает – фонари еще не горят - запускает ноут, вслепую набив пароль, и забыть не может – которую ночь подряд у нее на руках умирает ее король.
она выпьет кофе, пусть и хотелось – вино. а из зеркала глянет чужое злое лицо, не скрывая забавную тайну – каждую ночь она видит во сне доспехи и мертвецов.(с)Тэйми Линн
_Al_
дата:
Да, сейчас я перечитываю Ахматову... Наверное, среди Поэтов, мужчин все же больше, чем женщин. Но зато, если уж женщина поэт, то куда там всем другим поэтам. Анна Ахматова именно такая.
Есть у нее поэма - У самого моря. Когда-то я помнил ее наизусть, сейчас без заглядывания в книжку уже не могу. Образы из этой поэмы встречаются и в других стихах.
Она длинная, поэтому под спойлером.
скрытый текст
У самого моря Бухты изрезали низкий берег, Все паруса убежали в море, А я сушила соленую косу За версту от земли на плоском камне. Ко мне приплывала зеленая рыба, Ко мне прилетала белая чайка, А я была дерзкой, злой и веселой И вовсе не знала, что это — счастье. В песок зарывала желтое платье, Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга, И уплывала далеко в море, На темных, теплых волнах лежала. Когда возвращалась, маяк с востока Уже сиял переменным светом, И мне монах у ворот Херсонеса Говорил: “Что ты бродишь ночью?” Знали соседи — я чую воду, И если рыли новый колодец, Звали меня, чтоб нашла я место И люди напрасно не трудились. Я собирала французские пули, Как собирают грибы и чернику, И приносила домой в подоле Осколки ржавые бомб тяжелых. И говорила сестре сердито: “Когда я стану царицей, Выстрою шесть броненосцев И шесть канонерских лодок, Чтобы бухты мои охраняли До самого Фиолента”. А вечером перед кроватью Молилась темной иконке, Чтоб град не побил черешен, Чтоб крупная рыба ловилась И чтобы хитрый бродяга Не заметил желтого платья. Я с рыбаками дружбу водила. Под опрокинутой лодкой часто Во время ливня с ними сидела, Про море слушала, запоминала, Каждому слову тайно веря. И очень ко мне рыбаки привыкли. Если меня на пристани нету, Старший за мною слал девчонку, И та кричала: “Наши вернулись! Нынче мы камбалу жарить будем”. Сероглаз был высокий мальчик, На полгода меня моложе. Он принес мне белые розы, Мускатные белые розы, И спросил меня кротко: “Можно С тобой посидеть на камнях?” Я смеялась: “На что мне розы? Только колются больно!” — “Что же, — Он ответил, — тогда мне делать, Если так я в тебя влюбился”. И мне стало обидно: “Глупый! — Я спросила: — Что ты — царевич?” Это был сероглазый мальчик, На полгода меня моложе. “Я хочу на тебе жениться,— Он сказал, — скоро стану взрослым И поеду с тобой на север...” Заплакал высокий мальчик, Оттого что я не хотела Ни роз, ни ехать на север. Плохо я его утешала: “Подумай, я буду царицей, На что мне такого мужа?” “Ну, тогда я стану монахом, — Он сказал, — у вас в Херсонесе”. “Нет, не надо лучше: монахи Только делают, что умирают. Как придешь — одного хоронят, А другие, знаешь, не плачут”. Ушел не простившись мальчик, Унес мускатные розы, И я его отпустила, Не сказала: “Побудь со мною”. А тайная боль разлуки Застонала белою чайкой Над серой полынной степью, Над пустынной, мертвой Корсунью. Бухты изрезали низкий берег, Дымное солнце упало в море. Вышла цыганка из пещеры, Пальцем меня к себе поманила: “Что ты, красавица, ходишь боса? Скоро веселой, богатой станешь. Знатного гостя жди до Пасхи, Знатному гостю кланяться будешь; Ни красотой твоей, ни любовью, — Песней одною гостя приманишь”. Я отдала цыганке цепочку И золотой крестильный крестик. Думала радостно: “Вот он, милый, Первую весть о себе мне подал”. Но от тревоги я разлюбила Все мои бухты и пещеры; Я в камыше гадюк не пугала, Крабов на ужин не приносила, А уходила по южной балке За виноградники в каменоломню, — Туда не короткой была дорога. И часто случалось, что хозяйка Хутора нового мне кивала, Кликала издали: “Что не заходишь? Все говорят — ты приносишь счастье”. Я отвечала: “Приносят счастье Только подковы да новый месяц, Если он справа в глаза посмотрит”. В комнаты я входить не любила. Дули с востока сухие ветры, Падали с неба крупные звезды, В нижней церкви служили молебны О моряках, уходящих в море, И заплывали в бухту медузы, Словно звезды, упавшие за ночь, Глубоко под водой голубели. Как журавли курлыкают в небе, Как беспокойно трещат цикады, Как о печали поет солдатка, Все я запомнила чутким слухом, Да только песни такой не знала, Чтобы царевич со мной остался. Девушка стала мне часто сниться — В узких браслетах, в коротком платье, С дудочкой белой в руках прохладных. Сядет спокойная, долго смотрит, И о печали моей не спросит, И о печали своей не скажет, Только плечо мое нежно гладит. Как же царевич меня узнает, Разве он помнит мои приметы? Кто ему дом наш старый укажет? Дом наш совсем вдали от дороги. Осень сменилась зимой дождливой, В комнате белой от окон дуло; И плющ мотался по стенке сада. Приходили на двор чужие собаки, Под окошком моим до рассвета выли. Трудное время для сердца было. Так я шептала, на двери глядя: “Боже, мы мудро царствовать будем, Строить над морем большие церкви И маяки высокие строить. Будем беречь мы воду и землю, Мы никого обижать не станем”. Вдруг подобрело темное море, Ласточки в гнезда свои вернулись, И сделалась красной земля от маков, И весело стало опять на взморье. За ночь одну наступило лето, — Так мы весны и не видали. И я совсем перестала бояться, Что новая доля минет. А вечером в Вербную Субботу, Из церкви придя, я сестре сказала: “На тебе свечку мою и четки, Библию нашу дома оставлю. Через неделю настанет Пасха, И мне давно пора собираться, — Верно, царевич уже в дороге, Морем за мной он сюда приедет”. Молча сестра на слова дивилась, Только вздохнула, — помнила, верно. Речи цыганкины у пещеры. “Он привезет тебе ожерелье И с голубыми камнями кольца?” “Нет, — я сказала, — мы не знаем, Какой он подарок мне готовит”. Были мы с сестрой однолетки, И так друг на друга похожи, Что маленьких нас различала Только по родинкам наша мама. С детства сестра ходить не умела, Как восковая кукла лежала; Ни на кого она не сердилась И вышивала плащаницу. Бредила даже во сне работой; Слышала я, как она шептала: “Плащ Богородицы будет синим... Боже, апостолу Иоанну Жемчужин для слез достать мне негде...” Дворик зарос лебедой и мятой, Ослик щипал траву у калитки, И на соломенном длинном кресле Лена лежала, раскинув руки, Все о работе своей скучала, — В праздник такой грешно трудиться. И приносил к нам соленый ветер Из Херсонеса звон пасхальный. Каждый удар отдавался в сердце, С кровью по жилам растекался. “Леночка, — я сестре сказала, — Я ухожу сейчас на берег. Если царевич за мной приедет, Ты объясни ему дорогу. Пусть он меня в степи нагонит: Хочется на море мне сегодня” — “Где же ты песенку услыхала, Ту, что царевича приманит?” — “В городе ты совсем не бываешь, А здесь поют не такие песни”. К самому уху ее склонившись, Я прошептала: “Знаешь, Лена, Ведь я сама придумала песню, Лучше которой нет на свете”. И не поверила мне, и долго, Долго с упреком она молчала. Солнце лежало на дне колодца, Грелись на камнях сколопендры, И убегало перекати-поле, Словно паяц горбатый кривляясь, А высоко взлетевшее небо, Как Богородицын плащ, синело, — Прежде оно таким не бывало. Легкие яхты с полдня гонялись, Белых бездельниц столпилось много У Константиновской батареи, — Видно, им ветер нынче удобный. Тихо пошла я вдоль бухты к мысу, К черным, разломанным, острым скалам, Пеной покрытым в часы прибоя, И повторяла новую песню. Знала я: с кем бы царевич ни был, Слышит он голос мой, смутившись, — И оттого мне каждое слово, Как Божий подарок, было мило. Первая яхта не шла — летела, И догоняла ее вторая, А остальные едва виднелись. Как я легла у воды — не помню, Как задремала тогда — не знаю, Только очнулась и вижу: парус Близко полощется. Передо мною, По пояс стоя в воде прозрачной, Шарит руками старик огромный В щелях глубоких скал прибрежных, Голосом хриплым зовет на помощь. Громко я стала читать молитву, Как меня маленькую учили, Чтобы мне страшное не приснилось, Чтоб в нашем доме бед не бывало. Только я молвила: “Ты Хранитель!” — Вижу — в руках старика белеет Что-то, и сердце мое застыло... Вынес моряк того, кто правил Самой веселой, крылатой яхтой, И положил на темные камни. Долго я верить себе не смела, Пальцы кусала, чтобы очнуться: Смуглый и ласковый мой царевич Тихо лежал и глядел на небо. Эти глаза зеленее моря И кипарисов наших темнее, — Видела я, как они погасли... Лучше бы мне родиться слепою. Он застонал и невнятно крикнул: “Ласточка, ласточка, как мне больно!” Верно, я птицей ему показалась. В сумерки я домой вернулась. В комнате темной было тихо, И над лампадкой стоял высокий, Узкий малиновый огонечек. “Не приходил за тобой царевич, — Лена сказала, шаги услышав, — Я прождала его до вечерни И посылала детей на пристань”. “Он никогда не придет за мною, Он никогда не вернется, Лена. Умер сегодня мой царевич”. Долго и часто сестра крестилась; Вся повернувшись к стене, молчала. Я догадалась, что Лена плачет. Слышала я — над царевичем пели: “Христос воскресе из мертвых”, — И несказанным светом сияла Круглая церковь.
И вот еще...
Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал, Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли, Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!.. За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашел И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу, В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя: «Нет на земле твоего короля...»
И, конечно же, как без этого, Великого стихотворения:
Сжала руки под тёмной вуалью... "Отчего ты сегодня бледна?" - Оттого, что я терпкой печалью Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь, Искривился мучительно рот... Я сбежала, перил не касаясь, Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: "Шутка Всё, что было. Уйдешь, я умру." Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: "Не стой на ветру".
Toria
дата:
Как про короля прочила почему то вспомнилось вот это, не знаю даже какая связь, но положу, а то потеряется) Иногда такое коротенькое, а столько смысла и можно его вертеть и так и эдак в своём воображении)
Вот он – гляди – уставший от чужбин, Вождь без дружин.
Вот – горстью пьет из горной быстрины – Князь без страны.
Там всё ему – и княжество, и рать, И хлеб, и мать.
Красно твое наследие, – владей, Друг без друзей! (с)Марина Цветаева
дата:
есть у меня такая беда: влюбляться в стехи и вылезают они у меня в моих, аки травинке сквозь асфальт.. борюсь, хуле а это - стихо, с которым воюю дольше всего появилась эта напасть нежданно-негаданно и только из-за моего любопытства и неуёмной ревности..)
Она пахла медом и молоком, Она ходила кошачьей поступью. Хотелось выпить ее глотком, Чтоб добровольно после сдаваться в постное. В ее жилах бежал виноградный сок, А в моих - продирала дорогу соль. Мы были различны, как йог и йод, Но я невыносимо любила ее.
Она грела солнцем семи миров, Она струилась искристей стерляди. Хотелось икры ее сладкой - в рот, Чтоб откровенно после плеваться стейками. В ее голосе лето играло фолк, А в моем - сентябрь, Даниэль Дефо. Мы спали обнявшись, и ночь напролет Я невыносимо хотела ее.
Она стала мне жизнью без рваных рифм, Она ласкалась щенячьими, женскими. Хотелось в Амстер, в Париж и в Рим, Чтоб хладнокровно после летать в Ижевски. В ее пальцах стучал барабанный блеск, А в моих маячил туманный блюз, Но даже в самом чреве небес Я знала: кроваво ее люблю, Я знала, что соль незаживших вен, Не дернув бровью отдам взамен За сон ее на полотне груди, За страх исчезнуть в смоле рутины, За смех, за ладони, за розу губ, За сына, что нежноотважен, как гунн.
А кто-то мне говорил: уймись, Ты так юна (по английски - мисс) Все проходит. И это пройдет.
Но я мимо библий люблю ее.
Яшка Казанова
пысы: ппц спать легла - стихо приснился нате вам
Toria
дата:
Меня вот это торкнуло, некоторое время ходила и строчки из него в голове крутились.
Баллада о доверии
Если заговоры, как кобры, расползаясь, мутят умы, если некто оком недобрым еженощно глядит из тьмы, если в самых родных и ближних видишь только стаю зверей — нелегко устоять и выжить, даже если ты Царь Царей, даже если ты на пороге новых подвигов и побед, даже если древние боги с темной завистью смотрят вслед… И не спится. И боль терзает, угольком под сердцем горя. Впрочем, войско о том не знает. Войско свято верит в царя.
Дальше в спойлер ибо много букаф)))
скрытый текст
А царю изменила сила, словно выгорела дотла, лихорадка царя скрутила и дыханье в груди свела. Что стряслось? Хвороба? Едва ли. Тридцать лет отжил, не болев. Уж скорее — яд подмешали. Или духов вершится гнев. Или… Хватит! Едки и пряны, над шатром клубятся дымки. Шепотки потекли по стану, нехорошие шепотки. И вторые сутки пехота, многоглавый тысяченог, на шатер глядит: ну же, что там?! А в шатре умирает бог…
Небалованный бог, солдатский, хрипло стонет, грызя губу… А врачи подойти боятся и ссылаются на судьбу. Лишь Филипп, ухмыльнувшись криво, тяжким ликом похолодев, в изголовье встал — неучтивый и нечесаный, словно дэв… — Тяжко болен ты, царь. Похоже, смерть к тебе уже на пути… Но поверь мне. Тогда, быть может, я сумею тебя спасти. А на царской щеке застыла боли бешеная слеза. Бьют в затылок медные била. Царь с натугой закрыл глаза. Поворочался на постели. — Верю, — вымолвил наконец…
От заката кипело зелье. А с рассветом вошел гонец. В глине по уши. Дышит зычно. Трем коням ободрал бока. Царь — в беспамятстве. Но привычно свиток схватывает рука.
И папирус на пол не выпал, и развернут он, и прочтен… О! В измене врача Филиппа обвиняет Парменион. Мол, недаром врач так насуплен, исподлобья глядит не зря; он персидским золотом куплен и в могилу сведет царя…
Царь откинулся на перину, и за миг перед ним прошли все теснины и все равнины от забытой родной земли… Дядька Парме — как меч проверен, побратим любимый отца. А Филипп… Он и смотрит зверем, и под нос бурчит без конца. Всем победам пришло похмелье, жаркий локон ко лбу прилип… — Царь, проснись! Это чашу с зельем, поклонясь, подносит Филипп. — А, Филипп… Царь очнулся сразу. Приподнялся, в лицо смотря. Своему доверял он глазу: это все-таки — глаз царя! Но и врач, словно так и надо, все острее сужал зрачки… Сталь на сталь — два упрямых взгляда. Два достоинства. Две тоски. Если царь сейчас отвернется, полоснет недоверьем вдруг, то… Не зря ж стоят полководцы изваяниями вокруг. Познакомь он их с письменами — не сочтешь и пяти минут, как врачишку побьют камнями иль на копья его взметнут. И Филипп отступил невольно. — Что ты, царь? Он поправил край покрывала. — Все так же больно? Царь глаза опустил. — Давай!
Этот миг, что давно вчерашен, Арриан к нам едва донес: царь берет у Филиппа чашу, а Филиппу дает донос. Пьёт. И смотрит, сверля очами, как твердеет врача лицо, словно дева перед венчаньем или жертва перед жрецом… Но стихает боль понемногу, позволяя веки смежить… Царь поверил другу, как богу, и за это остался жить.
Если б так же вот жил он дальше, По дорогам идя своим, Если б так же вот, но без фальши, Только близкие были с ним...
Ладно, хватит. Ломайтесь, перья! Люди, нынешние, не те, поднимайте тост за доверье к человеческой чистоте!
(С) Лев Вершинин.
_Al_
дата:
Мцы́ри — романтическая поэма М. Ю. Лермонтова, написанная в 1839 году и опубликованная (с цензурными пропусками) в 1840 году в единственном прижизненном издании поэта — сборнике «Стихотворения М. Лермонтова». Она относится к поздним кавказским поэмам Лермонтова и считается одним из последних классических образцов русской романтической поэзии. (с) Wiki.
Когда-то, ее я тоже знал почти всю наизусть. Вот перечитал и опять торкнуло... Выяснилось, что помню только первую цифру, половину второй и несколько отрывков из середины.. видимо те, которые когда-то перечитывал много раз.
Размещаю, конечно, под спойлером.
скрытый текст
Мцыри – на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде «послушника». (Прим. Лермонтова.)
Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю. 1-я Книга Царств
1
Немного лет тому назад, Там, где, сливаяся, шумят, Обнявшись, будто две сестры, Струи Арагвы и Куры, Был монастырь. Из-за горы И нынче видит пешеход Столбы обрушенных ворот, И башни, и церковный свод; Но не курится уж под ним Кадильниц благовонный дым, Не слышно пенье в поздний час Молящих иноков за нас. Теперь один старик седой, Развалин страж полуживой, Людьми и смертию забыт, Сметает пыль с могильных плит, Которых надпись говорит О славе прошлой – и о том, Как, удручен своим венцом, Такой-то царь, в такой-то год, Вручал России свой народ.
* * *
И божья благодать сошла На Грузию! Она цвела С тех пор в тени своих садов, Не опасаяся врагов, 3а гранью дружеских штыков.
2
Однажды русский генерал Из гор к Тифлису проезжал; Ребенка пленного он вез. Тот занемог, не перенес Трудов далекого пути; Он был, казалось, лет шести, Как серна гор, пуглив и дик И слаб и гибок, как тростник. Но в нем мучительный недуг Развил тогда могучий дух Его отцов. Без жалоб он Томился, даже слабый стон Из детских губ не вылетал, Он знаком пищу отвергал И тихо, гордо умирал. Из жалости один монах Больного призрел, и в стенах Хранительных остался он, Искусством дружеским спасен. Но, чужд ребяческих утех, Сначала бегал он от всех, Бродил безмолвен, одинок, Смотрел, вздыхая, на восток, Гоним неясною тоской По стороне своей родной. Но после к плену он привык, Стал понимать чужой язык, Был окрещен святым отцом И, с шумным светом незнаком, Уже хотел во цвете лет Изречь монашеский обет, Как вдруг однажды он исчез Осенней ночью. Темный лес Тянулся по горам кругам. Три дня все поиски по нем Напрасны были, но потом Его в степи без чувств нашли И вновь в обитель принесли. Он страшно бледен был и худ И слаб, как будто долгий труд, Болезнь иль голод испытал. Он на допрос не отвечал И с каждым днем приметно вял. И близок стал его конец; Тогда пришел к нему чернец С увещеваньем и мольбой; И, гордо выслушав, больной Привстал, собрав остаток сил, И долго так он говорил:
3
«Ты слушать исповедь мою Сюда пришел, благодарю. Все лучше перед кем-нибудь Словами облегчить мне грудь; Но людям я не делал зла, И потому мои дела Немного пользы вам узнать, А душу можно ль рассказать? Я мало жил, и жил в плену. Таких две жизни за одну, Но только полную тревог, Я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть, Одну – но пламенную страсть: Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла. Она мечты мои звала От келий душных и молитв В тот чудный мир тревог и битв, Где в тучах прячутся скалы, Где люди вольны, как орлы. Я эту страсть во тьме ночной Вскормил слезами и тоской; Ее пред небом и землей Я ныне громко признаю И о прощенье не молю.
4
Старик! я слышал много раз, Что ты меня от смерти спас – Зачем?.. Угрюм и одинок, Грозой оторванный листок, Я вырос в сумрачных стенах Душой дитя, судьбой монах. Я никому не мог сказать Священных слов «отец» и «мать». Конечно, ты хотел, старик, Чтоб я в обители отвык От этих сладостных имен, – Напрасно: звук их был рожден Со мной. И видел у других Отчизну, дом, друзей, родных, А у себя не находил Не только милых душ – могил! Тогда, пустых не тратя слез, В душе я клятву произнес: Хотя на миг когда-нибудь Мою пылающую грудь Прижать с тоской к груди другой, Хоть незнакомой, но родной. Увы! теперь мечтанья те Погибли в полной красоте, И я как жил, в земле чужой Умру рабом и сиротой.
5
Меня могила не страшит: Там, говорят, страданье спит В холодной вечной тишине; Но с жизнью жаль расстаться мне. Я молод, молод… Знал ли ты Разгульной юности мечты? Или не знал, или забыл, Как ненавидел и любил; Как сердце билося живей При виде солнца и полей С высокой башни угловой, Где воздух свеж и где порой В глубокой скважине стены, Дитя неведомой страны, Прижавшись, голубь молодой Сидит, испуганный грозой? Пускай теперь прекрасный свет Тебе постыл; ты слаб, ты сед, И от желаний ты отвык. Что за нужда? Ты жил, старик! Тебе есть в мире что забыть, Ты жил, – я также мог бы жить!
6
Ты хочешь знать, что видел я На воле? – Пышные поля, Холмы, покрытые венцом Дерев, разросшихся кругом, Шумящих свежею толпой, Как братья в пляске круговой. Я видел груды темных скал, Когда поток их разделял. И думы их я угадал: Мне было свыше то дано! Простерты в воздухе давно Объятья каменные их, И жаждут встречи каждый миг; Но дни бегут, бегут года – Им не сойтиться никогда! Я видел горные хребты, Причудливые, как мечты, Когда в час утренней зари Курилися, как алтари, Их выси в небе голубом, И облачко за облачком, Покинув тайный свой ночлег, К востоку направляло бег – Как будто белый караван Залетных птиц из дальних стран! Вдали я видел сквозь туман, В снегах, горящих, как алмаз, Седой незыблемый Кавказ; И было сердцу моему Легко, не знаю почему. Мне тайный голос говорил, Что некогда и я там жил, И стало в памяти моей Прошедшее ясней, ясней…
7
И вспомнил я отцовский дом, Ущелье наше и кругом В тени рассыпанный аул; Мне слышался вечерний гул Домой бегущих табунов И дальний лай знакомых псов. Я помнил смуглых стариков, При свете лунных вечеров Против отцовского крыльца Сидевших с важностью лица; И блеск оправленных ножон Кинжалов длинных… и как сон Все это смутной чередой Вдруг пробегало предо мной. А мой отец? он как живой В своей одежде боевой Являлся мне, и помнил я Кольчуги звон, и блеск ружья, И гордый непреклонный взор, И молодых моих сестер… Лучи их сладостных очей И звук их песен и речей Над колыбелию моей… В ущелье там бежал поток. Он шумен был, но неглубок; К нему, на золотой песок, Играть я в полдень уходил И взором ласточек следил, Когда они перед дождем Волны касалися крылом. И вспомнил я наш мирный дом И пред вечерним очагом Рассказы долгие о том, Как жили люди прежних дней, Когда был мир еще пышней.
8
Ты хочешь знать, что делал я На воле? Жил – и жизнь моя Без этих трех блаженных дней Была б печальней и мрачней Бессильной старости твоей. Давным-давно задумал я Взглянуть на дальние поля, Узнать, прекрасна ли земля, Узнать, для воли иль тюрьмы На этот свет родимся мы. И в час ночной, ужасный час, Когда гроза пугала вас, Когда, столпясь при алтаре, Вы ниц лежали на земле, Я убежал. О, я как брат Обняться с бурей был бы рад! Глазами тучи я следил, Рукою молнию ловил… Скажи мне, что средь этих стен Могли бы дать вы мне взамен Той дружбы краткой, но живой, Меж бурным сердцем и грозой?,.
9
Бежал я долго – где, куда? Не знаю! ни одна звезда Не озаряла трудный путь. Мне было весело вдохнуть В мою измученную грудь Ночную свежесть тех лесов, И только! Много я часов Бежал, и наконец, устав, Прилег между высоких трав; Прислушался: погони нет. Гроза утихла. Бледный свет Тянулся длинной полосой Меж темным небом и землей, И различал я, как узор, На ней зубцы далеких гор; Недвижим, молча я лежал, Порой в ущелии шакал Кричал и плакал, как дитя, И, гладкой чешуей блестя, Змея скользила меж камней; Но страх не сжал души моей: Я сам, как зверь, был чужд людей И полз и прятался, как змей.
10
Внизу глубоко подо мной Поток усиленный грозой Шумел, и шум его глухой Сердитых сотне голосов Подобился. Хотя без слов Мне внятен был тот разговор, Немолчный ропот, вечный спор С упрямой грудою камней. То вдруг стихал он, то сильней Он раздавался в тишине; И вот, в туманной вышине Запели птички, и восток Озолотился; ветерок Сырые шевельнул листы; Дохнули сонные цветы, И, как они, навстречу дню Я поднял голову мою… Я осмотрелся; не таю: Мне стало страшно; на краю Грозящей бездны я лежал, Где выл, крутясь, сердитый вал; Туда вели ступени скал; Но лишь злой дух по ним шагал, Когда, низверженный с небес, В подземной пропасти исчез.
11
Кругом меня цвел божий сад; Растений радужный наряд Хранил следы небесных слез, И кудри виноградных лоз Вились, красуясь меж дерев Прозрачной зеленью листов; И грозды полные на них, Серег подобье дорогих, Висели пышно, и порой К ним птиц летал пугливый рой И снова я к земле припал И снова вслушиваться стал К волшебным, странным голосам; Они шептались по кустам, Как будто речь свою вели О тайнах неба и земли; И все природы голоса Сливались тут; не раздался В торжественный хваленья час Лишь человека гордый глас. Всуе, что я чувствовал тогда, Те думы – им уж нет следа; Но я б желал их рассказать, Чтоб жить, хоть мысленно, опять. В то утро был небесный свод Так чист, что ангела полет Прилежный взор следить бы мог; Он так прозрачно был глубок, Так полон ровной синевой! Я в нем глазами и душой Тонул, пока полдневный зной Мои мечты не разогнал. И жаждой я томиться стал.
12
Тогда к потоку с высоты, Держась за гибкие кусты, С плиты на плиту я, как мог, Спускаться начал. Из-под ног Сорвавшись, камень иногда Катился вниз – за ним бразда Дымилась, прах вился столбом; Гудя и прыгая, потом Он поглощаем был волной; И я висел над глубиной, Но юность вольная сильна, И смерть казалась не страшна! Лишь только я с крутых высот Спустился, свежесть горных вод Повеяла навстречу мне, И жадно я припал к волне. Вдруг – голос – легкий шум шагов… Мгновенно скрывшись меж кустов, Невольным трепетом объят, Я поднял боязливый взгляд И жадно вслушиваться стал: И ближе, ближе все звучал Грузинки голос молодой, Так безыскусственно живой, Так сладко вольный, будто он Лишь звуки дружеских имен Произносить был приучен. Простая песня то была, Но в мысль она мне залегла, И мне, лишь сумрак настает, Незримый дух ее поет.
13
Держа кувшин над головой, Грузинка узкою тропой Сходила к берегу. Порой Она скользила меж камней, Смеясь неловкости своей. И беден был ее наряд; И шла она легко, назад Изгибы длинные чадры Откинув. Летние жары Покрыли тенью золотой Лицо и грудь ее; и зной Дышал от уст ее и щек. И мрак очей был так глубок, Так полон тайнами любви, Что думы пылкие мои Смутились. Помню только я Кувшина звон, – когда струя Вливалась медленно в него, И шорох… больше ничего. Когда же я очнулся вновь И отлила от сердца кровь, Она была уж далеко; И шла, хоть тише, – но легко, Стройна под ношею своей, Как тополь, царь ее полей! Недалеко, в прохладной мгле, Казалось, приросли к скале Две сакли дружною четой; Над плоской кровлею одной Дымок струился голубой. Я вижу будто бы теперь, Как отперлась тихонько дверь… И затворилася опять!.. Тебе, я знаю, не понять Мою тоску, мою печаль; И если б мог, – мне было б жаль: Воспоминанья тех минут Во мне, со мной пускай умрут.
14
Трудами ночи изнурен, Я лег в тени. Отрадный сон Сомкнул глаза невольно мне… И снова видел я во сне Грузинки образ молодой. И странной сладкою тоской Опять моя заныла грудь. Я долго силился вздохнуть – И пробудился. Уж луна Вверху сияла, и одна Лишь тучка кралася за ней, Как за добычею своей, Объятья жадные раскрыв. Мир темен был и молчалив; Лишь серебристой бахромой Вершины цепи снеговой Вдали сверкали предо мной Да в берега плескал поток. В знакомой сакле огонек То трепетал, то снова гас: На небесах в полночный час Так гаснет яркая звезда! Хотелось мне… но я туда Взойти не смел. Я цель одну – Пройти в родимую страну – Имел в душе и превозмог Страданье голода, как мог. И вот дорогою прямой Пустился, робкий и немой. Но скоро в глубине лесной Из виду горы потерял И тут с пути сбиваться стал.
15
Напрасно в бешенстве порой Я рвал отчаянной рукой Терновник, спутанный плющом: Все лес был, вечный лес кругом, Страшней и гуще каждый час; И миллионом черных глаз Смотрела ночи темнота Сквозь ветви каждого куста. Моя кружилась голова; Я стал влезать на дерева; Но даже на краю небес Все тот же был зубчатый лес. Тогда на землю я упал; И в исступлении рыдал, И грыз сырую грудь земли, И слезы, слезы потекли В нее горючею росой… Но, верь мне, помощи людской Я не желал… Я был чужой Для них навек, как зверь степной; И если б хоть минутный крик Мне изменил – клянусь, старик, Я б вырвал слабый мой язык.
16
Ты помнишь детские года: Слезы не знал я никогда; Но тут я плакал без стыда. Кто видеть мог? Лишь темный лес Да месяц, плывший средь небес! Озарена его лучом, Покрыта мохом и песком, Непроницаемой стеной Окружена, передо мной Была поляна. Вдруг во ней Мелькнула тень, и двух огней Промчались искры… и потом Какой-то зверь одним прыжком Из чащи выскочил и лег, Играя, навзничь на песок. То был пустыни вечный гость – Могучий барс. Сырую кость Он грыз и весело визжал; То взор кровавый устремлял, Мотая ласково хвостом, На полный месяц, – и на нем Шерсть отливалась серебром. Я ждал, схватив рогатый сук, Минуту битвы; сердце вдруг Зажглося жаждою борьбы И крови… да, рука судьбы Меня вела иным путем… Но нынче я уверен в том, Что быть бы мог в краю отцов Не из последних удальцов.
17
Я ждал. И вот в тени ночной Врага почуял он, и вой Протяжный, жалобный как стон Раздался вдруг… и начал он Сердито лапой рыть песок, Встал на дыбы, потом прилег, И первый бешеный скачок Мне страшной смертью грозил… Но я его предупредил. Удар мой верен был и скор. Надежный сук мой, как топор, Широкий лоб его рассек… Он застонал, как человек, И опрокинулся. Но вновь, Хотя лила из раны кровь Густой, широкою волной, Бой закипел, смертельный бой!
18
Ко мне он кинулся на грудь: Но в горло я успел воткнуть И там два раза повернуть Мое оружье… Он завыл, Рванулся из последних сил, И мы, сплетясь, как пара змей, Обнявшись крепче двух друзей, Упали разом, и во мгле Бой продолжался на земле. И я был страшен в этот миг; Как барс пустынный, зол и дик, Я пламенел, визжал, как он; Как будто сам я был рожден В семействе барсов и волков Под свежим пологом лесов. Казалось, что слова людей Забыл я – и в груди моей Родился тот ужасный крик, Как будто с детства мой язык К иному звуку не привык… Но враг мой стал изнемогать, Метаться, медленней дышать, Сдавил меня в последний раз… Зрачки его недвижных глаз Блеснули грозно – и потом Закрылись тихо вечным сном; Но с торжествующим врагом Он встретил смерть лицом к лицу, Как в битве следует бойцу!..
19
Ты видишь на груди моей Следы глубокие когтей; Еще они не заросли И не закрылись; но земли Сырой покров их освежит И смерть навеки заживит. О них тогда я позабыл, И, вновь собрав остаток сил, Побрел я в глубине лесной… Но тщетно спорил я с судьбой: Она смеялась надо мной!
20
Я вышел из лесу. И вот Проснулся день, и хоровод Светил напутственных исчез В его лучах. Туманный лес Заговорил. Вдали аул Куриться начал. Смутный гул В долине с ветром пробежал… Я сел и вслушиваться стал; Но смолк он вместе с ветерком. И кинул взоры я кругом: Тот край, казалось, мне знаком. И страшно было мне, понять Не мог я долго, что опять Вернулся я к тюрьме моей; Что бесполезно столько дней Я тайный замысел ласкал, Терпел, томился и страдал, И все зачем?.. Чтоб в цвете лет, Едва взглянув на божий свет, При звучном ропоте дубрав Блаженство вольности познав, Унесть в могилу за собой Тоску по родине святой, Надежд обманутых укор И вашей жалости позор!.. Еще в сомненье погружен, Я думал – это страшный сон… Вдруг дальний колокола звон Раздался снова в тишине – И тут все ясно стало мне… О, я узнал его тотчас! Он с детских глаз уже не раз Сгонял виденья снов живых Про милых ближних и родных, Про волю дикую степей, Про легких, бешеных коней, Про битвы чудные меж скал, Где всех один я побеждал!.. И слушал я без слез, без сил. Казалось, звон тот выходил Из сердца – будто кто-нибудь Железом ударял мне в грудь. И смутно понял я тогда, Что мне на родину следа Не проложить уж никогда.
21
Да, заслужил я жребий мой! Могучий конь, в степи чужой, Плохого сбросив седока, На родину издалека Найдет прямой и краткий путь… Что я пред ним? Напрасно грудь Полна желаньем и тоской: То жар бессильный и пустой, Игра мечты, болезнь ума. На мне печать свою тюрьма Оставила… Таков цветок Темничный: вырос одинок И бледен он меж плит сырых, И долго листьев молодых Не распускал, все ждал лучей Живительных. И много дней Прошло, и добрая рука Печально тронулась цветка, И был он в сад перенесен, В соседство роз. Со всех сторон Дышала сладость бытия… Но что ж? Едва взошла заря, Палящий луч ее обжег В тюрьме воспитанный цветок…
22
И как его, палил меня Огонь безжалостного дня. Напрасно прятал я в траву Мою усталую главу: Иссохший лист ее венцом Терновым над моим челом Свивался, и в лицо огнем Сама земля дышала мне. Сверкая быстро в вышине, Кружились искры, с белых скал Струился пар. Мир божий спал В оцепенении глухом Отчаянья тяжелым сном. Хотя бы крикнул коростель, Иль стрекозы живая трель Послышалась, или ручья Ребячий лепет… Лишь змея, Сухим бурьяном шелестя, Сверкая желтою спиной, Как будто надписью златой Покрытый донизу клинок, Браздя рассыпчатый песок. Скользила бережно, потом, Играя, нежася на нем, Тройным свивалася кольцом; То, будто вдруг обожжена, Металась, прыгала она И в дальних пряталась кустах…
23
И было все на небесах Светло и тихо. Сквозь пары Вдали чернели две горы. Наш монастырь из-за одной Сверкал зубчатою стеной. Внизу Арагва и Кура, Обвив каймой из серебра Подошвы свежих островов, По корням шепчущих кустов Бежали дружно и легко… До них мне было далеко! Хотел я встать – передо мной Все закружилось с быстротой; Хотел кричать – язык сухой Беззвучен и недвижим был… Я умирал. Меня томил Предсмертный бред. Казалось мне, Что я лежу на влажном дне Глубокой речки – и была Кругом таинственная мгла. И, жажду вечную поя, Как лед холодная струя, Журча, вливалася мне в грудь… И я боялся лишь заснуть, – Так было сладко, любо мне… А надо мною в вышине Волна теснилася к волне. И солнце сквозь хрусталь волны Сияло сладостней луны… И рыбок пестрые стада В лучах играли иногда. И помню я одну из них: Она приветливей других Ко мне ласкалась. Чешуей Была покрыта золотой Ее спина. Она вилась Над головой моей не раз, И взор ее зеленых глаз Был грустно нежен и глубок… И надивиться я не мог: Ее сребристый голосок Мне речи странные шептал, И пел, и снова замолкал. Он говорил: «Дитя мое, Останься здесь со мной: В воде привольное житье И холод и покой.
…
Я созову моих сестер: Мы пляской круговой Развеселим туманный взор И дух усталый твой.
…
Усни, постель твоя мягка, Прозрачен твой покров. Пройдут года, пройдут века Под говор чудных снов.
…
О милый мой! не утаю, Что я тебя люблю, Люблю как вольную струю, Люблю как жизнь мою…»
И долго, долго слушал я; И мнилось, звучная струя Сливала тихий ропот свой С словами рыбки золотой. Тут я забылся. Божий свет В глазах угас. Безумный бред Бессилью тела уступил…
24
Так я найден и поднят был… Ты остальное знаешь сам. Я кончил. Верь моим словам Или не верь, мне все равно. Меня печалит лишь одно: Мой труп холодный и немой Не будет тлеть в земле родной, И повесть горьких мук моих Не призовет меж стен глухих Вниманье скорбное ничье На имя темное мое.
25
Прощай, отец… дай руку мне: Ты чувствуешь, моя в огне… Знай, этот пламень с юных дней, Таяся, жил в груди моей; Но ныне пищи нет ему, И он прожег свою тюрьму И возвратится вновь к тому, Кто всем законной чередой Дает страданье и покой… Но что мне в том? – пускай в раю, В святом, заоблачном краю Мой дух найдет себе приют… Увы! – за несколько минут Между крутых и темных скал, Где я в ребячестве играл, Я б рай и вечность променял…
26
Когда я стану умирать, И, верь, тебе не долго ждать, Ты перенесть меня вели В наш сад, в то место, где цвели Акаций белых два куста… Трава меж ними так густа, И свежий воздух так душист, И так прозрачно-золотист Играющий на солнце лист! Там положить вели меня. Сияньем голубого дня Упьюся я в последний раз. Оттуда виден и Кавказ! Быть может, он с своих высот Привет прощальный мне пришлет, Пришлет с прохладным ветерком… И близ меня перед концом Родной опять раздастся звук! И стану думать я, что друг Иль брат, склонившись надо мной, Отер внимательной рукой С лица кончины хладный пот И что вполголоса поет Он мне про милую страну… И с этой мыслью я засну, И никого не прокляну!..»
1839
Вот, вроде бы простые рифмы, кто-то назвал бы их тривиальными... но насколько оно цельно, естественно и прекрасно написано...
Резидент
дата:
По поводу стихов. НИКОГДА их не писал. Однажды случайно (в поисках муз.видео.клипов) попал на один форум. Оказался литературный. Люди очень интересные, а я любитель пообщаться. Прикинулся и поэтом, и прозаиком.... однако меня быстро раскусили (там профессионалы). Рекомендовали изучить "Стихосложение, как наука". Я только начал читать эту ссылку и понял, что 10 лет школы, 4 года ВУЗа - это цветочки... по сравнению к требованиям написания стихов. Но будучи настойчивым решил - худо-бедно, но что-нибудь сварганю. (даже, если бы они играли на скрипке - я бы и скрипку осилил. на своём уровне, конечно). Поэтому прошу не судить меня строго за мой "вклад в мировую поэзию" на страницах Вашей группы. (да простится мне такое длинное лир.отступление). Вот одно из стихотворений, которое засело в памяти. (воспроизвожу, как помню).
Где есть Христос,там будет и Иуда, А где Иуда, там всегда кресты, Жизнь не изменит никакое чудо, За исключеньем чуда красоты. Пока жестокость люди не забудут, Земля не станет колыбелью роз, Из века в век - так было и так будет, Добро и зло. Иуда и Христос.
Вроде бы ничего особенного, но! Это эпиграф для книги "Собор без крестов". До сих пор пытаюсь найти смысл этого вступительного стихотворения к книге.
Toria
дата:
Это стихотворение я прочла в одном романе, но мне оно настолько понравилось, что каждая строчка буквально врезалась в память. Мне очень нравится, когда в стихах каждая строка буквально перетекает в следующую.
Финрод - Карантиру
Ведь в небесах моих - Погибший мой рассвет... Р.И.
Ты хронику печали пишешь, брат. Моих небес пылающий закат Спокойно перешел бы в сумрак синий, Когда бы не ударившие в спину Тупые стрелы узнанных утрат:
Сплетенье тонких рук - или ветвей - Или скрещенье линий на ладони Упавшего листа - все топчут кони, Что вырвались из памяти моей.
Седа их грива, как морская пена, Как пепел корабельных корпусов, Как снег, что заметает звуки слов - Так белит пыль склоненные колена, Так белит лица отпечаток плена - И запирает сердце на засов.
Да, мы в плену у чуждой нам игры. Надеюсь - не навечно. До поры.
Когда все будет сказано и спето, В земле, с которой сброшены запреты, - За гранью смерти, - встретится легко Средь яркого полуденного света С твоих небес погубленным рассветом Горящий запад неба моего.
1994 Лора Бочарова
_Al_
дата:
Очень интересно написано... 5 строк 4 строки 6 строк 2 строки 6 строк И, действительно, строки перетекают...
Toria
дата:
(_Al_ @ 21.06.2013 - время: 00:20) Очень интересно написано... 5 строк 4 строки 6 строк 2 строки 6 строк И, действительно, строки перетекают... Таки да необычно, некоторые отрывки подходят под сонетные схемы, но это не сонет, может быть автор хотел изначально сонет написать, но не стал загоняться в рамки)
дата:
торкнула Торькина "баллада о доверии" и почему-то вспомнила "вересковый мёд" Стивенсона, который в детстве у меня от зубов отскакивал, а вщаз попробовала.. ну так, с горем пополам и застревая..)
Из вереска напиток Забыт давным-давно. А был он слаще меда, Пьянее, чем вино.
В котлах его варили И пили всей семьей Малютки-медовары В пещерах под землей.
Пришел король шотландский, Безжалостный к врагам, Погнал он бедных пиктов К скалистым берегам.
На вересковом поле, На поле боевом Лежал живой на мертвом И мертвый - на живом.
скрытый текст
Лето в стране настало, Вереск опять цветет, Но некому готовить Вересковый мед.
В своих могилках тесных, В горах родной земли Малютки-медовары Приют себе нашли.
Король по склону едет Над морем на коне, А рядом реют чайки С дорогой наравне.
Король глядит угрюмо: "Опять в краю моем Цветет медвяный вереск, А меда мы не пьем!"
Но вот его вассалы Приметили двоих Последних медоваров, Оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня, Щурясь на белый свет,- Старый горбатый карлик И мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому Их привели на допрос, Но ни один из пленных Слова не произнес.
Сидел король шотландский, Не шевелясь, в седле. А маленькие люди Стояли на земле.
Гневно король промолвил: "Пытка обоих ждет, Если не скажете, черти, Как вы готовили мед!"
Сын и отец молчали, Стоя у края скалы. Вереск звенел над ними, В море катились валы.
И вдруг голосок раздался: "Слушай, шотландский король, Поговорить с тобою С глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти. Жизнь я изменой куплю, Выдам заветную тайну!" - Карлик сказал королю.
Голос его воробьиный Резко и четко звучал: "Тайну давно бы я выдал, Если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко, Гибель ему нипочем... Мне продавать свою совесть Совестно будет при нем.
Пускай его крепко свяжут И бросят в пучину вод - А я научу шотландцев Готовить старинный мед!.."
Сильный шотландский воин Мальчика крепко связал И бросил в открытое море С прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись. Замер последний крик... И эхом ему ответил С обрыва отец-старик:
"Правду сказал я, шотландцы, От сына я ждал беды. Не верил я в стойкость юных, Не бреющих бороды.
А мне костер не страшен. Пускай со мной умрет Моя святая тайна - Мой вересковый мед!"
перевод: С.Маршак.
пысы: странно.. пишут, что Маршак - афтырь))
_Al_
дата:
(финикаблиска @ 22.06.2013 - время: 15:35) вспомнила "вересковый мёд" Стивенсона, который в детстве у меня от зубов отскакивал, а вщаз попробовала.. ну так, с горем пополам и застревая..) Да-да-да, я это тоже когда-то помнил) Грустная история про гордых людей, которые вымерли...
Nylonfeetsniffer
дата:
Из этого стихотворения хорошо известны две первые строки, да и то благодаря Александру Блоку.
скрытый текст
Панмонголизм! Хоть слово дико, Но мне ласкает слух оно, Как бы предвестием великой Судьбины Божией полно.
Когда в растленной Византии Остыл Божественный алтарь И отреклися от Мессии Иерей и князь, народ и царь,-
Тогда он поднял от Востока Народ безвестный и чужой, И под орудьем тяжким рока Во прах склонился Рим второй.
Судьбою павшей Византии Мы научиться не хотим, И всё твердят льстецы России: Ты - третий Рим, ты - третий Рим.
Пусть так! Орудий Божьей кары Запас еще не истощен. Готовит новые удары Рой пробудившихся племен.
От вод малайских до Алтая Вожди с восточных островов У стен поникшего Китая Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы И ненасытны, как она, Нездешней силою хранимы, Идут на север племена.
О Русь! забудь былую славу: Орел двухглавый сокрушен, И желтым детям на забаву Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе, Кто мог завет любви забыть... И Третий Рим лежит во прахе, А уж четвертому не быть.
Владимир Соловьев 1894
А ведь он был выдающимся поэтом. Торкнуло. Типа "За державу обидно".
Это сообщение отредактировал Nylonfeetsniffer - 27-06-2013 - 21:42
_Al_
дата:
Вот, вдруг вспомнилось... почему бы это?))
Портрет
Любите живопись, поэты! Лишь ей, единственной, дано Души изменчивой приметы Переносить на полотно.
Ты помнишь, как из тьмы былого, Едва закутана в атлас, С портрета Рокотова снова Смотрела Струйская на нас?
Ее глаза - как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза - как два обмана, Покрытых мглою неудач.
Когда потемки наступают И приближается гроза, Со дна души моей мерцают Ее прекрасные глаза.
(с) Н. Заболоцкий
А это, собственно, портрет А.П. Струйской, кисти Ф. Рокотова.
Кстати, изображенная на портрете в 18-летнем возрасте Струйская родила своему мужу восемнадцать сыновей и дочерей, из которых четверо были близнецами и десять умерли в младенчестве. Сама она пережила его на 40 с чем-то лет и умерла, когда ей было 86 лет. Завидую москвичам, которые могут в любой момент посетить Третьяковскую галерею и постоять около этого замечательного портрета, вспоминая стихи Заболоцкого.
Nylonfeetsniffer
дата:
Изумительное стихотворение, обожаю! Спасибо.
дата:
Ее глаза - как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза - как два обмана, Покрытых мглою неудач.
вот эти строки знаю очень хорошо, а всё стихотворение не слышала и почему-то перепевается с блоковской незнакомкой
дыша духами и туманами она садится у окна
из-за высокой влажносте походу))
а я хочу всюда кидануть стихо, про который уже песала у себя в блоге люблю афтыря, тема хорошая, выписан так, что йапонские каллиграфы обзавидуются..
что ты ищешь, отшельник, среди этих старых камней и песков? здесь жестокое солнце сжигает и кожу, и нервы дотла, здесь не ходят верблюды, источник почти пересох, и в пещере твоей ни кровати, ни книг, ни стола."
ты не знаешь, юнец, ничего, а еще говоришь - о песках, что скрывают десятки и сотни пород, о песках, под которыми спят города и цари, мир рожден был - водой, но пустыней однажды умрет.
здесь живут только те, кто вынослив, свободен и смел, будь хоть ястреб, хоть мышь, хоть бесшерстный и маленький крот. а в ущельях, что скрыла пустыня, в жаре и во мгле говорят, что живут василиски, древнейший народ.
говорят, будто взгляд василиска опасней, чем яд и кинжал, что безмолвною глыбой застынет любой, не потупивший глаз... это ложь: если прямо смотреть, не боясь, не дрожа, ты увидишь себя отраженным в зрачках-зеркалах.
ты увидишь себя - беспокойную мошку в глуби янтаря, кроху жизни среди бесконечных и мудрых равнин, все, что было до этой минуты, окажется зря, кто встречал василиска, в итоге всегда остается один.
ты забудешь семью, и друзей, и вино, и пиры, ты построишь укрытье из серого камня и жестких стеблей, будет платье из тряпок и обувь из драной коры, будут ночи холодными, дни же - все жарче и злей.
постепенно ты станешь пустыней и частью пустынь, ты изучишь язык белых змеек и юрких сурков, и не надо бежать, за собою сжигая мосты - просто нету ни рек, ни морей, ни тех самых мостов.
ты однажды услышишь шаги чужака возле входа в свой храм, станет все очень просто, спокойно и даже легко. и ты выйдешь на свет, где стоит твой двуногий собрат, чтобы он поглядел тебе прямо в глаза - с вертикальным зрачком.
(финикаблиска @ 29.06.2013 - время: 08:03) Ее глаза - как два тумана, Полуулыбка, полуплач, Ее глаза - как два обмана, Покрытых мглою неудач.
вот эти строки знаю очень хорошо, а всё стихотворение не слышала Именно эти строчки и пришли мне вчера в голову)) Они, конечно, самые известные. Собственно, я помнил их и следующие, до конца, а вот первые две строфы для меня явились таким откровением, что я полез искать, что за Струйская такая. И увидел знаменитый портрет. Интересное у нас образование, кусочно-нелинейно-ассоциативное какое-то))
Суперласковая
дата:
Я свяжу тебе жизнь Из пушистых мохеровых ниток. Я свяжу тебе жизнь, Не солгу ни единой петли. Я свяжу тебе жизнь, Где узором по полю молитвы — Пожелания счастья В лучах настоящей любви. Я свяжу тебе жизнь Из веселой меланжевой пряжи. Я свяжу тебе жизнь И потом от души подарю. Где я нитки беру? Никому никогда не признаюсь: Чтоб связать тебе жизнь Я тайком распускаю свою.(с) Е. Беляева
Нельзя дарить кому-то счастье, думая только о себе. Отдавая часть себя и жертвуя чем-то, можно по-настоящему раскрасить чью-то жизнь.